Возможно, самосовершенствование - это ещё не всё. Возможно, саморазрушение куда важнее.
- Ты могла выстоять, но не стала.
Секунда.
Миг.
Щелчок.
Оно появилось. Они включились.
Лишь только хлопнула за ним дверь. Громко. Прочно. Придерживаемая сквозняками холодного замка.
Его брови дрогнули и сдвинулись ближе к переносице. Шаг, шаг, шаг. С каждым из них, с каждым из этих невыносимо медленных передвижений его тело медленно, словно налитое свинцом, наклонялось. Если бы она стояла ближе - а это случится, если он не остановится - это было бы сродни западне. Что? Она уже там. Бегала до сих пор по клетке и наконец попалась в мышеловку.
Он зарычал. Грудные раскаты раздались ещё до его слов.
- Ты предала, - такие неестественно тихие слова. Лучше, чтобы он кричал? Она тоже так думала поначалу. - Ты их всех предала, каждого из них. - Руки заведомо дрожали, тянулись закрыть уши, защитить себя от этого. - Ты убила не себя. Твоя смерть - ничто. Ты убила их всех.
Казалось, он ждал этого всю жизнь.
- Ты показала, что им не к чему идти.
Они не должны были соприкоснуться. Они бы этого и не сделали, но всё пошло ко всем чертям.
Он рванул рукав мантии, оголяя руку, показывая отвратительную, навеки въевшуюся татуировку.
Через чёртов школьный стол схватил её руку и заставил её пальцы обхватить метку прочно, больно, близко. Он наклонился и заглянул в её глаза снизу. Ей некуда было бежать. Она себя убила.
- Я не хочу тебя спасать. Я не смог бы, если бы захотел, потому что тоже падаю.
Рваные фразы, острые слова и её пустая душа, вбирающая их, но не впитывающая, не понимающая, ошалевшая, пустая, вдруг лишённая витиеватых нитей, всё это время красиво прятавших её голую пустоту.
Ей не было больно смотреть в его глаза, но это было - буквально - остро: её кожа горела, она чувствовала, как стекает кровь по её руке, стекает из пореза, оставленного тончайшим платиновым лезвием.
Но лезвия не было, всё крылось в его глазах.
В глазах... как мало.
Палочка, которую она держала в руке, среагировала на мысленный позыв и вывела простой узор на коже.
М. не вздрогнул, не забрюзжал слюной. Скинув её руку сперва, сделал шаг назад. Одной рукой отшвырнул стоявшую между ними парту, и та с грохотом, после с треском, отлетела к стене.
Схватил её рукой за шею, сжимая горло до её сиплых хрипов. Другая рука бесцельно размазывала кровь по её руке, пачкала её мантию, его рубашку.
- Вспоминаешь свой коронный алый, родная?
Впервые за долгое время её накрыло, и всё настигло её. Она не хлюпала, не плакала, не рыдала; она истошно кричала, а он с бешеным огнём в глазах размазывал солёную влагу с её глаз, которую было не сдержать, с кровью.
Если б он сказал ей сейчас прыгнуть, она бы прыгнула.
Но он бы дал ей сейчас сделать что угодно, но не дал бы умереть.
Он и не дал.
Обезумевшая, обмякшая, мокрая, она в его руках была порванной струной, а не натянутой.
Она в его руках была жертвой, а не виноватой - как он мог допустить обратное?
Он, не смотря на свои слова, её, разумеется, спас.
march'14
Секунда.
Миг.
Щелчок.
Оно появилось. Они включились.
Лишь только хлопнула за ним дверь. Громко. Прочно. Придерживаемая сквозняками холодного замка.
Его брови дрогнули и сдвинулись ближе к переносице. Шаг, шаг, шаг. С каждым из них, с каждым из этих невыносимо медленных передвижений его тело медленно, словно налитое свинцом, наклонялось. Если бы она стояла ближе - а это случится, если он не остановится - это было бы сродни западне. Что? Она уже там. Бегала до сих пор по клетке и наконец попалась в мышеловку.
Он зарычал. Грудные раскаты раздались ещё до его слов.
- Ты предала, - такие неестественно тихие слова. Лучше, чтобы он кричал? Она тоже так думала поначалу. - Ты их всех предала, каждого из них. - Руки заведомо дрожали, тянулись закрыть уши, защитить себя от этого. - Ты убила не себя. Твоя смерть - ничто. Ты убила их всех.
Казалось, он ждал этого всю жизнь.
- Ты показала, что им не к чему идти.
Они не должны были соприкоснуться. Они бы этого и не сделали, но всё пошло ко всем чертям.
Он рванул рукав мантии, оголяя руку, показывая отвратительную, навеки въевшуюся татуировку.
Через чёртов школьный стол схватил её руку и заставил её пальцы обхватить метку прочно, больно, близко. Он наклонился и заглянул в её глаза снизу. Ей некуда было бежать. Она себя убила.
- Я не хочу тебя спасать. Я не смог бы, если бы захотел, потому что тоже падаю.
Рваные фразы, острые слова и её пустая душа, вбирающая их, но не впитывающая, не понимающая, ошалевшая, пустая, вдруг лишённая витиеватых нитей, всё это время красиво прятавших её голую пустоту.
Ей не было больно смотреть в его глаза, но это было - буквально - остро: её кожа горела, она чувствовала, как стекает кровь по её руке, стекает из пореза, оставленного тончайшим платиновым лезвием.
Но лезвия не было, всё крылось в его глазах.
В глазах... как мало.
Палочка, которую она держала в руке, среагировала на мысленный позыв и вывела простой узор на коже.
М. не вздрогнул, не забрюзжал слюной. Скинув её руку сперва, сделал шаг назад. Одной рукой отшвырнул стоявшую между ними парту, и та с грохотом, после с треском, отлетела к стене.
Схватил её рукой за шею, сжимая горло до её сиплых хрипов. Другая рука бесцельно размазывала кровь по её руке, пачкала её мантию, его рубашку.
- Вспоминаешь свой коронный алый, родная?
Впервые за долгое время её накрыло, и всё настигло её. Она не хлюпала, не плакала, не рыдала; она истошно кричала, а он с бешеным огнём в глазах размазывал солёную влагу с её глаз, которую было не сдержать, с кровью.
Если б он сказал ей сейчас прыгнуть, она бы прыгнула.
Но он бы дал ей сейчас сделать что угодно, но не дал бы умереть.
Он и не дал.
Обезумевшая, обмякшая, мокрая, она в его руках была порванной струной, а не натянутой.
Она в его руках была жертвой, а не виноватой - как он мог допустить обратное?
Он, не смотря на свои слова, её, разумеется, спас.
march'14